– О всяком, – повторил Чемоданов, вдруг почувствовавший, что у него онемели ноги. Сперва пальцы ног, затем икры и вот теперь бедра. Он пошевелил под столом носком правой, потом левой ноги и убедился в том, что онемевшие конечности ещё послушны своему хозяину.
– Скажите, вы ведь пошутили? Вы не застрелите меня? – нижняя челюсть предательски дрожала, голос звучал тонко, по-бабьи.
– А чего тебе бояться? Умереть-то все равно придется. Сегодня или завтра – не велика разница. Между нами говоря, твои бабы, – Егоров показа стволом пистолета на фотографию любовницы Чемоданова, – они устроят тебе шикарные похороны, пышные. Чтоб у всех инвалидов России была такая жизнь, какие будут у тебя похороны.
– Подождите, – Чемоданов, вяло выражая свой протест, помотал головой. – Мы сумеем договориться. Как деловые люди. У меня есть деньги. Ведь вам нужны деньги?
– За здорово живешь, за так я денег не беру, – Егоров поправил очки на носу. – Вот если бы я тебе что-то продал. Тогда другое дело, договориться можно. Тогда возьму деньги. Вот хотя бы пистолет купи. Тогда, может, мы миром и разойдемся, – не снимая с прицела Чемоданова, Егоров достал из-под свитера пистолет ТТ, сделав шаг вперед, положил его на письменный стол. – Вот, купи.
– Конечно, я возьму этот пистолет, за любые деньги…
– Нет, я котами в мешках не торгую, – нахмурился Егоров. – Возьми пистолет в руки и убедись, что он в прекрасном состоянии.
– Я вам и так верю, – упирался Чемоданов.
– А ты все-таки убедись, что пистолет хороший, – настаивал Егоров.
– Я возьму его в руки, а вы меня пристрелите, – не зная, как себя вести, сбитый с толку предложением купить пистолет, Чемоданов махнул в воздухе руками. – А на следствии вы скажете: самооборона.
– Пистолет хоть и заряжен, но стоит на предохранителе.
– Все равно я не хочу и не буду к нему прикасаться.
– Не будешь? – Егоров направил ствол в лицо Чемоданова.
– Хорошо, хорошо, – Чемоданов взял крупно дрожавшими руками пистолет, зачем-то повернул его дулом к себе, и снова положил на прежнее место. – Хороший.
– Правда, хороший? – обрадовался инвалид, достал из брючного кармана целлофановый пакет и быстро, одним движением упаковал в него ТТ. – Если пистолет хороший, так лучше я его себе оставлю.
Чемоданов готов был разрыдаться. Ощущение несправедливого, бессовестного, хамского обмана жгло душу, а слезы уже закипали на веках.
– Но мы ведь можем договориться, – крупная слеза выкатилась из правого глаза Чемоданова, тронула щеку и упала на шелковый галстук.
– Конечно, можем, – согласился безжалостный инвалид. – Вот сейчас ты мне покажешь свои зубы. Я взгляну на них и уйду.
Чемоданов, парализованный страхом, поднял голову и оскалил пасть.
– Фу, какие плохие зубу, – Егоров почмокал губами. – Ну, сейчас мы их исправим.
Егоров резко поднял руку с пистолетом и пустил пулю в рот Чемоданова. Второй раз он выстрелил в сердце. Выпустив из мертвеющих пальцев подлокотники кресла, Чемоданов медленно съехал под стол. Продавец Костя повернулся к Егорову.
– Боже мой, за что? – Костя крепко прижался ягодицами к подоконнику. – А за то, – Егоров сунул пистолет в карман плаща. – Эта сука теперь будет знать, как обманывать инвалидов второй группы.
Егоров взял палку, постучал резиновым набалдашником об пол и, сильно припадая на левую ногу, покинул кабинет, оставив в нем продавца, и запер дверь снаружи. Тишина. Кажется, выстрелы никого не потревожили. Егоров вышел на улицу через черный ход.
Через пару часов продавец Костя давал показанию следователю прокуратуры. «Этот дед, убийца этот, обвинил хозяина в скотоложестве», – говорил Костя. «Он что, деревенский, этот дед?» – следователь быстро измучился с бестолковым продавцом. «Может, и деревенский, – ответил Костя. – А потом он обвинил Чемоданова, что тот зубы не чистит. И предложил купить пистолет». «У кого купить пистолет, и кто зубы не чистит? – следователь решал и не мог решить, заносить ли это бессвязное бормотание в протокол. – Давайте все по порядку».
«Да не знаю я ничего, – Костя тоже мучился, понимая, что несет какую-то чушь. – Они про коров говорили. А потом дед выстрелил. Честно говоря, я не очень-то прислушивался. У меня живот схватило. Я только о нем и думал, о животе. Я боялся, как бы не того… Как бы…» «Как бы не обделаться?» – нашел следователь искомое слово следователь. «Точно, – кивнул продавец. – Я такого страху натерпелся. Этот инвалид проклятый, он ведь совсем без тормозов. Запросто мог и меня уложить из своей пушки».
Соседка Екатерина Евдокимовна смотрела на Ларионова жалостливо, морщинки в уголках её глаз обозначились резко, казалось, старуха вот-вот всхлипнет и пустит слезу. Ларионов, устроившись за кухонным столом, под этим скорбным взглядом жевал мало съедобный жирный бифштекс с макаронами, сдабривая кушанье бутылочным лимонадом.
– Чего-то я смотрю, ты все дома сидишь, – сказала соседка. – Уже третий день все сидишь, не выходишь.
– А куда мне теперь идти? – горько обронил Ларионов, наслаждавшиймся двухнедельным отпуском. Он припал к горлышку пластиковой бутылки, глотнул сладкого, пахнущего содой лимонада. – Некуда мне теперь идти, как тому персонажу Достоевского, – Ларионов подумал и решил, что старуха вряд ли имеет представление о Достоевском и его персонажах. – Ну, писатель такой был. Он книжку написал, так там один мужик все страдал оттого, что пойти ему некуда. И на этой почве все водку глушил, совсем спился.
– А ты не пей водку, а то, как тот мужик, с круга сойдешь, – сказала баба Катя. – Ты на работу иди. Там тебе дело найдут.