– Настоящий подонок, отрыжка общества, – Романов прищурившись, смотрел на огонь. – И этот Ларионов тоже хорош. Не удивлюсь, если они подельники. Заурядный писака из желтой газетенки, кормится московскими сплетнями. Его жизнь ничего не стоит. В нашем уравнении этот Ларионов тоже лишняя величина, которую нужно исключить, так сказать, вынести за скобки, – Романов хмыкнул, довольный найденным образным выражением. – А вы спокойно усыновите ребенка, – он подмигнул Максименкову одним глазом. – И все довольны. Я ведь не земное воплощение зла, а всего лишь человек из плоти и крови. Но как прикажете поступать с подонками? Как? – он пристально посмотрел на адвоката.
Максименков поставил чашку на стол. Не найдясь сразу с ответом, он поиграл бровями, то, сводя их и опуская к самым векам, то, высоко поднимая, словно хотел этими движениями бровей выразить неопределенное отношение к проблеме.
– Оно, конечно, так, тут либеральничать нечего, – промямлил Максименков. – Нечего вторую щеку подставлять.
– Вот именно: учение графа Толстого – не догма, – Романов глотнул кофе. – На этом у меня все, господа. Если у вас есть дела, а они у вас есть, не смею задерживать.
Гости уже хотели подниматься, но Романов жестом остановил их. – Совсем забыл, просто из головы вон. Случилась одна странная штука. Вы знаете, я собираю иконы. Еще давно, когда я только переехал в Москву и получил должность заместителя директора крошечной фабрики, свел знакомство с одним дедом и заразился от него собирательством досок. Отрывал от зарплаты жалкие рубли, но их не хватало. Потом пришли другие времена, но увлечение осталось. Собирательство икон одно из немногих моих увлечений. Я ведь не играю ни в теннис, ни в футбол, не хожу на бега, не увлекаюсь горными лыжами, женщинами.
– Очень разумно, – Максименков склонил голову в знак одобрения.
– Но это присказка, – Романов щелкнул зажигалкой. – Поскольку я собиратель со стажем, то знаком почти со всеми московскими коллекционерами и перекупщиками. И вот вчера вечером сюда приехал один из моих старых знакомых Королев. Опытный коллекционер. Вот здесь на вашем месте сидел, – Романов посмотрел на Максименкова.
– На моем месте? – почему-то очень удивился юрист.
– Да, на этом самом стуле, – подтвердил Романов. – Так вот, он мне привез список икон, которые предлагает на продажу один его знакомый ювелир. Около сотни досок, редкие экземпляры, есть несколько штук семнадцатого века. Читаю этот список и меня оторопь берет. Все эти иконы у меня уже есть, то есть все до единой. Даже глазам не поверил, поднялся в кабинет, сверился с картотекой. Точнее, эти доски я подарил Лене, они в её квартире висят. Звоню ей. Нет, у дочери не пропала ни одна икона, все на месте. Я верю в совпадения, в случайности, но в такие верить отказываюсь. Как можно предлагать на продажу вещи, которыми владеет посторонний человек, и расставаться с ними не собирается? Абсурд.
– И что вы ответили своему знакомому? – заинтересовался Егоров.
– Ответил уклончиво, что надо подумать. Ну, спросил о состоянии икон. О цене спросил. Кстати, цена вполне божеская, много ниже средней. Но товар предлагают оптом. Своего удивления я не выдал, обещал позвонить через пару дней и дать ответ. Решил сначала с вами посоветоваться, – Романов глянул на Егорова.
– Занятно, этот Королев он перекупщик или коллекционер?
– И то и другое. Тут трудно провести разделительную линию. Каждый коллекционер – перекупщик. И наоборот. Но Королев не может сам купить сто ценных досок. Таких денег у него сроду не водилось. Для подобного приобретения солидный человек нужен. Королев, он на небольшой процентик со сделки рассчитывает. А предлагает иконы некто Бернштейн Борис Самойлович, ювелир. О нем я впервые услышал вчера. Возможно, Лене угрожает опасность? Возможно, она наделала долгов, и сама хочет продать иконы?
– Маловероятно, – сказал Егоров. – Никаких бесед о продаже икон она в последнее время не вела Лене как-то не до этого в последнее время.
Егоров поднялся на ноги.
– Единственная просьба. Если сегодня приедет дочь, поздравить вас с днем рождения, никаких вопросов ей не задавайте.
Надев в прихожей куртку, Егоров вытащил из внутреннего кармана складной нож с накладными рукоятями из синей пластмассы, боевым упором на рукоятке, раскрыл длинный чуть изогнутый клинок с надписью «Пума» и головой кошки в ромбике.
– Вот сувенир, о котором я тогда сказал, – взявшись пальцами за клинок, Егоров протянул нож Романову. Режущая круто заточенная кромка блеснула в свете лампочки. – Хорошая сталь, гвозди режет и долго держит заточку.
– Спасибо, – Романов повертел нож в руках. – Люблю такие блестящие острые штучки.
Он похлопал Егорова по плечу.
Лена Романова и Егоров коротали дневное время в полутемном ресторанном зале гостиницы «Русская старина» и, покончив с горячим, пили через соломинку кофе с мороженым. Лена, успела пройтись острым язычком по всем прелестям здешнего интерьера, по ресторанному залу, оркестру из трех музыкантов, мурлыкающих мелодии пятидесятых годов, успела посмеяться над неповоротливым шепелявым официантом в засаленной толстовке и, похоже, утомилась собственными остротами. Под добрым все понимающим взглядом метрдотеля Егоров чувствовал себя стареющим ловеласом, забравшимся в глубинку, подальше от глаз людских, чтобы здесь спокойно, без лишней суеты обольстить юную подружку.
Этот метрдотель с подвижным, как резиновая маска лицом, совершая по залу беспорядочные передвижения, с разных точек поглядывал на Егорова не замутненными укоризной чистыми глазами, мелко кивал седой головой, словно хотел сказать: «Давай дальше, у тебя все получится». Егоров пару раз в ответ кивнул метрдотелю, мол, не волнуйся, дядя, у меня и так все в порядке. Лена баловалась, пуская через соломинку пузыри в высокий стакан