Настойчивый Яковлев приходил ещё дважды, сумел-таки составить заявление потерпевшего, подписать его у Розова и даже получил исчерпывающие ответы на свои вопросы. Один раз в палате появился следователь милиции Ушаков, молодой парень в штатском. Он повторил вопросы Яковлева и дал Розову подписать протокол. «Будем искать преступников, – сказал Ушаков, но как-то неуверенно, словно сомневался в собственных словах. – Однако одного я так и не понял: зачем нападать на вас в подъезде, если цель преступников угон транспортного средства? Тут что-то не вяжется. Похоже, у преступников были какие-то личные мотивы». «Это уж не мне судить, – Розов снова почувствовал сонную тяжесть в голове. – Боюсь, я только испорчу вам всю статистику. Всю вашу блестящую статистику». Ушаков двоился в его глазах, превращался в воздушный шарик и медленно поднимался к потолку.
«Меня один раз поленом по башке ударили, – сказал из своего угла бомж Аникеев, как только за следователем закрылась дверь палаты. – Так звезданули, думал, мозги выскочат. И ничего, как видите, жив». При появлении милиционеров, вообще незнакомых посетителей Аникеев закрывался с головой одеялом и притворялся спящим, оживая лишь после ухода гостей. «Чтоб тебя убить и кувалды мало, – серьезным голосом ответил Марат. – Ты живучий». «Точно, живучий, – согласился Аникеев. – Уж сколько раз меня убивали, а я все живу».
Кто– то трогал Розова за плечо, трогал бережно, стараясь не причинить лишнего беспокойства. Старик Кондратьев склонился к постели, старался прервать дремоту Николая Семеновича.
– Посетитель к вам, – пропел Кондратьев сахарным голосом. – А «уточку» вашу я вынес. И сполоснул. По коридору уже завтрак развозить начинают.
– Спасибо, – Розов поморгал глазами. – А завтрак мой себе возьми. Аппетита нет. Розов повернул голову и встретился взглядом с директором своего магазина Виктором Ивановичем Глушко. На больничной тумбочке расцвел букет ярко-красных роз. Глушко с видом доброго волшебника улыбался.
– Вонища тут у вас в палате, – сказал он вместо приветствия и подмигнул Розову одним глазом – Хотя, если принюхаться, терпеть можно. А ты спать, смотрю, горазд. Вообще-то это правильно, спи больше. Сон лучший лекарь. Ты поправляйся скорее, – других слов соболезнования Глушко вспомнить не мог, поэтому замолчал.
– С этими цветами мне станет легче дышать, – Розов выразительно посмотрел на букет. – Спасибо, что навестил. А то лежишь тут один, как сыч.
Розову снова сделалось жалко самого себя, захотелось пожаловаться директору на онемение в правой ноге, нерадивость здешних сиделок, на неудобства и боль, что приходится терпеть. Пожаловаться на заведующего отделением, который явно темнит, не говорит больному всей горькой правды о его состоянии. Хотелось пожаловаться на многое, но Розов только вздохнул и сказал.
– Да, здесь не санаторий.
– Я тут принес тебе кое-что поесть, вот в сумке, – Глушко приподнял с пола пластиковый пакет. – Уже все нарезано, так что, одной левой справишься. А может, тебя сейчас покормить?
– Я сам, позже, – помотал головой Розов. – Аппетита пока нет. Оставь пакет рядом с тумбочкой. Тут обо мне человек заботится, – он кивнул на старика Кондратьева. – Не дает с голоду опухнуть.
– Я, собственно, на минуту, – обрадовался Глушко.
Видимо, перспектива кормления Розова не вдохновляла директора, да и каждая лишняя минута, проведенная в зловонной палате среди лежачих больных, «уток» и пластиковых бутылок с отверстиями посередине, приспособленных под ночные горшки, действовала угнетающе.
– Дела и все такое, – Глушко поправил узел галстука, придвинул стул вплотную к кровати Розова и чуть наклонился вперед. – Я подумал, из-за вашей болезни, точнее травмы, наши дела с покупкой квартиры не отменяются. Тем более что все бумаги готовы, ну, договор купли-продажи, регистрация, все уже оформлено. Можно сказать, я уже вступил в права собственности, – Глушко понизил голос и оглянулся по сторонам. Санитарка раздавала больным тарелки с кашей, ставила на тумбочки чай.
– Поздравляю, – сказал Розов и тоже зыркнул по сторонам. – Банально, но жизнь не стоит на месте. Она продолжается.
Он грустно улыбнулся, чувствуя, как неожиданно к горлу подкатил удушливый спазм. Как бы не заплакать. Жизнь действительно идет где-то там, за окном больницы, вот Глушко, кажется, разобрался в семейных проблемах, как-то помолодел, приободрился и уже готов справить новоселье в квартире брата. Жизнь идет, а он здесь пропадает. И за что ему эти мучения, наказание это?
– Я сразу все суммы собрать не смог, – Глушко перешел на шепот. – У меня с собой тридцать тысяч сотенными. Остальные через месяц, в крайнем случае, через два, – Глушко повертел в руках небольшой целлофановый пакетик. – Если хотите, могу подержать их в сейфе у себя, пока вы будете поправляться. Или ещё где. Как скажите.
Здоровой рукой Розов почесал переносицу. Поступки Глушко нередко ставили его в тупик. Притащить сюда, в больницу, довольно крупную сумму в валюте. Куда денет в буквальном смысле прикованный к койке человек тридцать тысяч зеленых? Под подушку, что ли положит? Тогда что же делать, как разумнее распорядиться деньгами? Возможно, следует напрямую связать брата и Глушко? Но каким способом их связать? Безответные вопросы роились в голове Розова, мучительно хотелось лечь на бок и почесать спину.
– Извините, Виктор Иванович, – обратился Розов к Глушко. – Вы мне спину не почешете под правой лопаткой? Так зудит, сил нет.
– С удовольствием.