Смерть по вызову - Страница 32

– Обстоятельства и все прочее я расскажу вам подробно, – Ларионов плотнее уселся на стуле – Рассажу все детали. У вас есть час свободного времени?

Адвокат взглянул на часы и кивнул.

– Тогда начну по порядку, – Ларионов вытащил из пачки сигарету. Рассказ о мытарствах Ирошникова уже сложился в его голове сам собой.

Глава 8

Николай Семенович Розов лежал на больничной койке в палате травматологического отделения и испытывал пустую тоску, от которой хотелось то ли заплакать, то ли умереть. Ныла загипсованная рука. Нога, сломанная в бедре, задранная кверху и закрепленная на специальном шарнире с привязанным к ней двенадцатикилограммовым грузом, напротив, не ныла и не зудела. Покрытая легкой застиранной простыней она, казалось, просто омертвела. Мнительный Николай Семенович, с раннего утра обеспокоенный этим бесчувствием правой ноги, её подозрительным онемением, всерьез подумал, что у него начинается гангрена.

Врачи, разумеется, знают о его смертельном недуге, но отмалчиваются. Розов принюхался, казалось, из-под простыни исходит гнилостный запах медленно умирающей плоти. Он повел носом, глубоко вдохнул и задержал в груди воздух. Дух в палате несвежий. Медсестра Маша, совмещающая свою работу с работой сиделки, не выносила из палаты нечистоты лежачих больных, так что происхождение тяжелого духа можно толковать по разному. Нет, все это чушь насчет гангрены, – успокоил себя Розов, но на душе легче не стало, напротив, сделалось тяжелее. Он тихо, едва слышно застонал.

– Что болит нога-то? – спросил Розова сосед справа, пенсионер Кондратьев, работавший истопником и сломавший плечо в гололедицу по дороге на службу.

Розов хотел ответить, что болит у него вовсе не нога, а душа. Но какой смысл вести разговор о тонких материях с каким-то истопником? Да и легче от таких бесед все равно не станет.

– Болит.

Розов наблюдал, как старик одной рукой неловко застегивает на груди полосатую больничную курточку, какую-то клоунскую, с оторванным воротом и короткими рукавами.

– То есть не болит, но побаливает.

Розову не хотелось продолжать разговор, и он отвернулся к окну, стал разглядывать сидевшего на подоконнике сизого голубя. «Холодно ему сейчас, бедолаге, зимой-то, – думал Розов. Ишь как лапками перебирает, согреться не может. Да, холодно тебе, дружок. Нашлась бы добрая душа, крошек тебе хлебных посыпала или пшена. Но разве здесь, в этой палате на восемь рыл, добрая душа найдется?» Он подумал, что иногда к больнице вместо таких вот сизарей прилетают ангелы, чтобы забрать чью-то душу, освободившуюся из телесной оболочки. А к нему прилетел голубь. Вои и хорошо, и прекрасно.

Он подумал, что сам всегда был добр к птицам, несколько раз выкидывал в окно засохшие куски хлеба и даже целые батоны. Розов смотрел, как голубь поводил по сторонам острым красным клювом, и думал, что чувство сострадания к меньшим братьям, возможно, самое высокое из чувств, дарованных Создателем человеку. Наконец, голубь, видимо, утомленный долгим сидением на одном месте, нагадил на подоконник и улетел. Розов поморщился, непонятно почему снова захотелось заплакать. Интересно, какое время человек может пролежать на спине вот так вот, без всякого движения? – в сотый раз спросил себя Розов. Пожалуй, неделю-другую вытерпеть можно. А дальше пойдут пролежни, решил он и всхлипнул.

– Чего ногу прихватило? – участливо спросил сосед истопник.

Розов решил, что старику нет никакого дела до его ноги, а человеческое участие он умело симулирует. От нечего делать шевелит языком, хочет скоротать время, так длинно, муторно тянущееся в этой палате, пропитанной запахом болезни и нечистот. Розов не ответил. Сейчас ему захотелось попросить старика Кондратьева снять простыню с его, Розова, сломанной ноги. Пусть осмотрит ногу внимательно, пусть честно скажет: есть ли у Розова гангрена. Только честно. Розов готов к любым известиям. Ведь это любой дурак поймет, есть гангрена или её нет. Хотя Кондратьев может и не понять, тупой старик, тупее некуда.

Но Розов, собравшийся с духом, попросил совсем о другом.

– Бога ради, Петр, – отчество старика он не знал, – прошу тебя, сходи вылей мою «утку». Стоит, понимаешь, под самым носом и воняет.

– Сделаем, Николай Семенович.

Старик, взявший себе за правило с постоянной готовностью и усердием выполнять поручения тяжелых лежачих больных, встал на ноги, здоровой рукой поднял с пола «утку» Розова и, выйдя из палаты, поплелся в другой конец коридора к туалету. Розов разглядывал потолок и, замирая сердцем, прислушивался к ощущениям в бесчувственной правой ноге. Но никаких ощущений не было, лишь немота. Розов тяжело вздыхал, хотелось перевернуться на бок, сесть на этой проклятой койке, и, чувствуя свою беспомощность, он вздыхал ещё горше. Вдоль койки на высоте вытянутой руки оборудовали стальной турник. Ухватившись одной рукой за металлическую палку, Розов с усилием оторвал корпус от кровати: пусть спина немного отдохнет, восстановится кровообращение.

На противоположной койке в другом углу палаты сидел, свесив на пол ноги, мужик лет тридцати пяти по имени Марат. Улыбаясь каким-то своим мыслям, он вертел ручку настройки радиоприемника, другой рукой приглаживал темные кудрявые волосы. Марат поделился белозубой улыбкой с Розовым, пожелал тому доброго утра. Розов ответвил что-то невнятное. Улыбчивость Марата раздражала. Ясно, есть чему радоваться, если выписывают через день, а вся травма, сломанная на Лужниковском рынке лодыжка, царапина можно сказать. Вправили кость, наложили гипс, контрольный снимок – и домой под зад коленом. Поедет в родную Самару долечивать свою царапину, спекулировать московскими сигаретами и парфюмерией, тоже бизнесмен нашелся. А Розову тут в этой душегубке париться то ли два месяца, то ли дольше. Захотелось сказать Марату какую-нибудь гадость, испортить настроение.